НИИ им. И.И. Джанелидзе – помощь с колес и с воздуха

Директор НИИ скорой помощи имени И.И. Джанелидзе, заслуженный врач РФ Вадим Анатольевич Мануковский дал большое интервью ведущему городскому изданию «Санкт-Петербургские ведомости», где рассказал, почему приемный покой НИИ носит название «отделение экстренной медицинской помощи» и за счет чего еще можно сократить путь пациента на хирургический стол.

НИИ скорой помощи ‒ одно из крупнейших лечебных учреждений Петербурга. Институт имеет три главных направления деятельности ‒ лечебное, научное и образовательное.

‒ Вадим Анатольевич, хотя наша газета уже писала об этом, все же начнем разговор с большого события, которое у вас недавно произошло, ‒ введение в строй нового корпуса. К его строительству приступили давно, но возвели фактически за два года.

‒ Проект нового здания института разрабатывался действительно давно. Корпус задумывался как современное отделение экстренной медицинской помощи. Таким проект и был реализован, по сути, это новый приемный покой. Подчеркну главное. Сегодня понятие «приемный покой» в народе воспринимается как место, куда привозят человека, одевают его в больничную робу и отправляют на этажи ‒ в клинические отделения. А в этом проекте, разработанном научным коллективом НИИ, реализована концепция приемного покоя как отделения экстренной медицинской помощи. Это особенно важно для лечебного учреждения скорой помощи, хотя и для других больниц, как мне кажется, могло бы быть полезным.

Поясню разницу. В приемном покое, в обычном его представлении, у пациента берут паспортные данные, заводят историю болезни и отправляют в палату. И только тогда его начинают обследовать. У нас в приемном покое, а по сути, в отделении экстренной помощи, проводят обследование уже в момент госпитализации. Причем довольно масштабное обследование ‒ со взятием анализов, проведением всех необходимых манипуляций. Все это для установления точного диагноза, а главное ‒ для определения первоочередности хирургического или другого врачебного вмешательства.

При этом у пациента возникает сильный диссонанс в восприятии ситуации. Человек по прежним своим понятиям ожидает, что в приемном покое ему быстренько оформят историю болезни и отправят на отделение. И это естественно, человек плохо себя чувствует, хочет хоть какого-то покоя. А приходится сидеть на стуле или лежать в каталке. У него берут анализы, и надо подождать их результатов. Потом ему делают компьютерную томографию и вновь возвращают в приемный зал. Затем делают электрокардиограмму, и он опять ждет, так как запись должны расшифровать.

И только после проведения всех необходимых диагностических манипуляций врач принимает решение о переводе его на отделение. Пациент оказывается в палате уже с четким диагнозом и, что важно, с определением срока оперативного вмешательства: экстренно, в течение часа или чуть позднее. И это огромное преимущество: довольно часто жизни спасаются исключительно за счет своевременной постановки диагноза.

Не все наши больные это понимают, долгое пребывание в приемном покое ‒ 5—7 часов, иногда до суток, вызывает жалобы. Хотя на самом деле они находятся в отделении экстренной медицинской помощи, где проходят один из самых важных этапов на пути к излечению ‒ постановку диагноза.

‒ Мне довелось быть у вас в приемном покое, отмечу еще, что там находятся совсем не один-два пациента.

‒ Врач в приемном покое одновременно обследует 30—40 человек. Это минимум, стандартное количество. А еще есть неотложные пациенты, которых сразу направляют по назначению ‒ в реанимацию или операционный блок. По медицинским стандартам, институт реально рассчитан на прием порядка 100 человек в сутки. Фактически мы сегодня ежесуточно принимаем от 200 до 250 человек. Именно поэтому институту так было необходимо новое современное здание, в первую очередь, чтобы разместить там отделение экстренной медицинской помощи.

Строительство формально начали в 2014 году, но далеко не продвинулись, были проблемы с финансированием. Однако два года назад губернатор Александр Беглов принял, как мы считаем, волевое решение: реализовать проект. Меня тогда только назначили директором НИИ, и я, конечно, переживал. Чуть ли не каждый день ходил на котлован и фиксировал, как продвигается работа.

И вот менее чем за 2,5 года корпус построили, а теперь уже ввели в эксплуатацию. Особо отмечу: при огромном числе строек в городе губернатор постоянно уделял нам внимание. Фактически строительство велось под его контролем.

‒ Что в результате получилось? Насколько изменилась концепция в ходе строительства?

‒ В главном ‒ нет, основное предназначение нового корпуса института ‒ размещение в нем отделения экстренной медицинской помощи. Однако площадь здания ‒ 24 тысячи кв. метров. Для одного отделения многовато, поэтому по функционалу корпус разделен на несколько частей.

Есть подземный паркинг на 70 машин. Первый этаж представляет собой собственно отделение экстренной медицинской помощи. Оно рассчитано на прием 300 – 350 человек в сутки. Там же, где приемная для пациентов, будут располагаться врачи ‒ узкопрофильные специалисты, которые смогут консультировать прямо здесь. Размещены там и большая ангиографическая станция, компьютерная томография, МРТ.

Также на первом этаже оборудованы реанимационные палаты. Практически половина реанимационного блока из главного корпуса переедет в новое здание. Здесь же располагаются две шоковые операционные ‒ с барокамерами, всем современным оборудованием. В этих операционных можно осуществлять любые вмешательства ‒от головы до пяток. И с очень высоким качеством. Наличие таких операционных, даже плановых, для любого медицинского учреждения большое счастье, а у нас они будут работать как шоковые.

Все это связано и заточено именно под отделение экстренной медицинской помощи. Поступил пациент, и, не уходя с отделения ‒ приемного покоя, он уже получает диагноз, а если необходимо, то и неотложную помощь.

На втором этаже ‒ оперблок с гибридными операционными, позволяющими проводить операции различного назначения. Назвать их современными ‒ ничего не сказать. Операционные оснащены лучевой диагностикой, в нейрохирургии ‒ компьютерный томограф. К примеру, можно в реальном времени видеть, как убирается гематома.

Третий этаж ‒ клиническое отделение краткосрочного пребывания на 36 коек. Оно для тех пациентов, которые прошли обследование на первом этаже и не нуждаются в длительном лечении, но сразу отпустить их домой нельзя.

Очень важен для нас четвертый этаж. Там будет научный центр с большим актовым залом, с учебными классами, связью высочайшего качества. Выделены помещения для кафедр медицинских вузов города, так как мы занимаемся широкой преподавательской деятельностью. Только ординаторов у нас обучаются более 200 человек.

Новый корпус полностью изолирован. При необходимости он может автономно обслуживать сам себя независимо от основного корпуса. Таким было предложение губернатора: построить здание-трансформер. Оно может функционировать как изолированный стационар любого назначения ‒ не только инфекционный, скажем, для пациентов с COVID-19, но и при других чрезвычайных обстоятельствах, например, как токсикологический или ожоговый госпиталь.

‒ Здание будет обживаться постепенно?

‒ Заполнять корпус будем поэтапно. Это зависит не только от нас. Мы могли бы туда переехать с первых дней его ввода в эксплуатацию. Но существуют определенные бюрократические процедуры. Мы должны получить лицензии на все виды деятельности, а они оформляются в срок от месяца до двух. Некоторые лицензии уже получили, например, на функциональную диагностику. И сразу в корпусе заработал кабинет этой направленности.

Все оборудование в новом корпусе уже стоит и подключено. Причем самого высокого класса и самое современное, все аппараты выпуска 2022 года.

‒ НИИ скорой помощи ‒ учреждение уникальное: с одной стороны ‒ лечебное, с другой ‒ исследовательское.

‒ У нас есть и третья голова — еще одно направление деятельности, образовательное, о чем я уже упоминал. Мы ведем огромную учебную работу. Основной, конечно, остается лечебная деятельность, 93 % бюджета института относится к ней. У нас развернуто 844 койки в клинических отделениях и 113 ‒ в реанимационных. Сегодня в штате более двух тысяч сотрудников. За год сделано 23 тысячи операций. Это огромная цифра.

Наш институт ‒ скорой помощи, и практически все пациенты поступают с колес. Или с воздуха: при НИИ имеется вертолетная площадка, и еженедельно санавиациейдоставляются пострадавшие ‒ ожоговые или с тяжелыми травмами, полученными при ДТП.

В прошлом году мы приняли 84 тысячи пациентов, из них 44 тысячи ‒ амбулаторные, которым была оказана помощь на уровне отделения экстренной помощи. К примеру, пришел человек с раной на руке. Мы не отсылаем его в поликлинику. Осматриваем рану, делаем рентген, различные обследования, вводим столбнячный антитоксин, перевязываем рану, зашиваем, накладываем повязки, лангету. После этого заводим амбулаторную историю болезни, пишем выписной эпикриз, отправляем, если есть необходимость, данные о травме в полицию. И только после этого направляем его на долечивание в поликлинику. Оказать первую помощь 44 тысячам человек ‒колоссальный труд. И делается это на отделении экстренной медицинской помощи.

‒ В медицине есть понятие «золотой час», когда экстренная помощь спасает жизнь. Для вас оно, видимо, особенно актуально?

‒ В течение «золотого часа» пострадавший должен быть доставлен к врачу. Мы стремимся оперировать пациентов с колес: днем или ночью ‒ без разницы. Такова наша специфика. Если человек с травмой не будет прооперирован в первые сутки, то у него развивается отек, и его потом сложно оперировать, приходится держать лишних 2 – 3 дня.

‒ Принципы сортировки больных отработаны? Кому нужна немедленная операция, кому позднее?

‒ В медицине это разработано, описано и внедрено еще со времен выдающегося российского хирурга Николая Пирогова, в первой половине XIX века. Он ответил практически на все вопросы. На сортировке всегда присутствует самый опытный специалист, который определяет прежде всего степень тяжести. И если это хирургический пациент, то определяется очередность хирургического вмешательства. В нашем учреждении все это работает как часы с 1932 года, когда был образован в Ленинграде НИИ скорой помощи.

‒ У НИИ скорой помощи есть специализация? Или к вам везут пациентов с самыми разными диагнозами?

‒ Наша специализация — ургентная патология, острая, неотложная. Все, к чему применимо слово «неотложная», ‒наше. Токсикология, в частности. По уровню оснащения и оказания помощи такой токсикологии, как у нас, нет нигде в городе. На отделении 60 коек для пациентов с отравлениями, включая наркотические и самые разные другие.

У нас великолепный ожоговый центр, в который доставляют пациентов из многих городов. В институте сильная опятьтаки неотложная психиатрия, заточенная на лечение не психических заболеваний, а сопутствующих. К примеру, психически нездоровый человек сломал ногу, где его бедного лечить? Это довольно сложные пациенты, в институте для них действует специализированное отделение. Есть онкологическое отделение, сосудистая хирургия, сильнейшая в городе вертебрология. Само собой, что у нас самая сильная травматология, полноценная ортопедия. И все эти направления беспрерывно развиваются.

‒ Вы пришли в институт из Военно-медицинской академии 13 лет назад, с годами что-то меняется?

‒ Конечно, сейчас мы имеем абсолютно другой институт. Я пришел сюда с известным нейрохирургом, ученым Валерием Парфеновым. Он был назначен директором, а меня взял заместителем по клинической работе. Тогда институт принимал порядка 48 тысяч пациентов в год. Мы почти сразу достигли рубежа 70 тысяч и меньше уже не лечили никогда. Объемы увеличились колоссально. И это при том же количестве врачей.

Все это, естественно, за счет совершенствования организации. Счетчик включается при поступлении пациентов в стационар, и прохождение его отслеживается. Определяли, где, на каком этапе возникает торможение. И усиливали эти подразделения. Сейчас уже больше не усилить, эффективность труда у нас запредельная.

В стране два таких учреждения: НИИ скорой помощи Склифосовского в Москве и мы. Абсолютно идентичные, одинаковые по количеству персонала и по задачам. Однако мы лечим в год на четверть больше пациентов, чем институт Склифосовского.

‒ А если сравнить с зарубежными учреждениями такого же плана?

‒ Я работал, например, в Калифорнии — в госпитале на 5 тысяч коек военно-морского флота США. Он тогда был развернут на 1200 коек, остальные зарезервированы. Госпиталь обслуживал два флота США плюс гражданское население. Я там проходил стажировку, оперировал. Получил также опыт работы в госпитале в Лондоне. Это классическая больница скорой помощи, типа нашей. Только без науки и образовательной деятельности. Все один в один, как у нас.

В работе мы очень похожи. Разница только в том, что у нас, русских, много эмоциональности. Наш врач может поговорить с больным, как-то успокоить его. Спросить про семью, про детей. Английский или американский врач никогда этого делать не будет. У него четкий протокол: работник с первичным медобразованием получает ответы по разработанному опроснику, берет анализы. После этого только появляется доктор.

‒ У скорой помощи как городской службы есть нерешенные проблемы?

‒ Проблемы есть всегда, важно их понимать и делать выводы. На одной из встреч с губернатором мы высказали интересную идею, и он ее поддержал. Мы предлагаем создать научно обоснованную единую биометрическую систему сбора данных для медицины. Суть заключается в том, что еще на этапе нахождения пациента, скажем, на дороге, где он получил травму, врач скорой помощи может получить полную информацию о нем. Или на квартире, куда он приехал по вызову больного.

По паспортным данным, буквально в течение нескольких секунд, у врача скорой помощи и на посту отделения экстренной помощи, куда будет решено госпитализировать человека, появляется фотография пациента, данные о том, в каких стационарах он лечился, сколько раз был в поликлиниках, его последние анализы, ЭКГ и т. д. Какие лекарства ему выписывались, в каких аптеках он получал рецептурные препараты. Как результат, врач уже на начальном этапе имеет данные о пациенте, которые мы сейчас собираем в больнице. И внедрить такую систему абсолютно реально, надо только этим заняться.

‒ Ваше учреждение значится как НИИ. Насколько исследовательская, научная стороны обширны, интересны, эффективны?

‒ У нас 130 научных сотрудников, и здесь постоянно ведутся крупные исследования. Институт очень ценен для медицинских вузов, так как обладает самым важным, что необходимо для науки, — клинической базой. Когда на отделениях «перемалывают» 84 тысячи человек в год, это огромный клинический материал. Ни один медицинский вуз не обладает такой базой. Может быть, только в ВМА, но и там пролечиваются гораздо меньше пациентов. Поэтому у нас здесь многие институты, академии, университеты имеют свои кафедры. Студенты проходят первичные образовательные циклы, каждый день к нам приходят по 400 студентов.

В качестве примера крупных научных исследований могу привести работы по сепсису. Институт ‒ головное учреждение по этой тематике и готовит все рекомендации для врачей-клиницистов. А сейчас совместно с СПбГУ реализуется большая программа по генетическому изучению проблем сепсиса, это фундаментальные исследования, клиническая база включает 25 тысяч наблюдений. У нас нет кафедры, скажем, генетики или биологии. Нам это не надо, это фундаментальные направления. Они есть в СПбГУ. А вся клиника, как лечить пациентов с различными генетическими кодами, исследуется на базе НИИ скорой помощи. Это глобальные очень серьезные исследования, и их результаты уже внедряются в практику.

‒ Вы директор крупнейшего лечебного учреждения, НИИ. При этом вы известный в городе вертебролог ‒ спинальный хирург. Интересная специальность? Удается продолжать ею заниматься?

‒ Мне моя специальность нравится. Я как оперировал, так и оперирую. Не очень люблю совещания, больше нравится быть в операционной. Времени хватает, бывает тяжело чисто физически. Нагрузка серьезная, но стараюсь экономить силы.

Спинальная хирургия поставлена в НИИ скорой помощи имени Джанелидзе достаточно мощно. Мы в год делаем где-то тысячу операций.

‒ Военно-медицинскую академию вы окончили в 1992 году. Что за 30 лет вспомните самого важного, интересного?

‒ Если говорить о медицине, то я всегда хотел оперировать. Думаю, хорошим хирургом я стал. Еще хотел быть профессором и стал им. Осознание, что какие—то цели достигнуты, тоже греет.